Андрес Файель - Удар [хроника одного происшествия]
Следователь: Второй допрос обвиняемого Марселя Шёнфельда.
Марсель Шёнфельд: На этом самом месте я хотел бы сделать следующие дополнения к моему допросу от 18.11.2002, так как от страха сказал тогда не всю правду. После того, как мы выпили второй ящик пива в квартире Ахима, мы ещё направились в квартиру Шпирингов. Было около 0.30, когда мы, я имею в виду Себастьяна Финка, моего брата Марко, Маринуса и меня, пришли туда. Госпожа Шпиринг и её сожитель уже спали. Себастьян Финк сильно ударил по стеклу. Оно разбилось. Входная дверь была заперта. Марко сильно надавил на неё плечом. Потом мы разбудили обоих в спальной и все вместе уселись на веранде. Там мы распивали бутылку шнапса.
Затем мой брат Марко начал оскорблять Маринуса. Он спрашивал и повторял снова и снова, не еврей ли он и утверждал, что он еврей. Госпожа Шпиринг сказала, Маринус должен в конце концов сознаться, что он еврей, потом наступила тишина. Затем в какой-то момент Маринус, наконец, сказал, что он еврей.
Тишины как не бывало. Вот тогда-то всё и началось. Марко начал сильно бить Маринуса по морде. По меньшей мере два или три раза. Потом Марко наполнил пластиковый стакан водкой и пивом. Маринус должен был всё это выпить. Но он не справился с этим. При второй попытке его начало рвать и вырвало прямо на стол. Финк вытащил его на улицу и бросил перед входной дверью. Маринус был настолько пьян, что он так и остался лежать. Примерно минут через 3 °Cебастьян снова втащил его в комнату. На веранде он посадил его на стул. Вслед за этим они поочерёдно били его по голове. Каждый из них двинул по меньшей мере дважды кулаком в лицо. При последнем ударе Себастьяна Финка Маринус опрокинулся вместе со стулом назад. Финк поднял его и снова начал его избивать. Когда Маринуса снова начало рвать, Себастьян Финк вышел с ним на улицу. Там он бросил его на землю. В этот момент я тоже находился на улице. Финк расстегнул ширинку и начал писать на Маринуса. Сначала на область груди, а потом прямо в лицо. Маринус был в сознании и просил, чтобы Финк прекратил это. После того, как Финк проссался, мы вместе с ним подняли Маринуса с земли. Потом мы снова втащили его на веранду. Потом примерно на полчаса всё смолкло. Мы допили остатки шнапса. Марко снова начал оскорблять Маринуса. Он снова и снова повторял, что он еврей. А Маринус всё время отвечал: да, я еврей. После таких высказываний мы начинали уже втроём избивать его. При этом мы все втроём оскорбляли его словами: ты, еврей, бродяжка (ночлежник), ты, ублюдок и т. д.
Бургомистр 1: Потцлав — совершенно обычная, нормальная деревня. У нас есть общество (союз) любителей голубей и добровольная пожарная команда. Пару лет назад мы получили звание самой образцовой деревни Германии. До воссоединения у нас было 500 жителей, за это время их число возросло до 600. Тоже уже кое-что.
Бургомистр 2: Я исхожу из того, что в тот момент, когда оба брата Шёнфельд тогда в тот вечер… Я думаю, что Маринус оказался не в то время и не в том месте. Это вполне мог быть кто-нибудь другой. Они хотели в тот вечер кого-нибудь отколошматить там… Как это сегодня бывает среди молодёжи. Сегодня мы устраиваем праздник Погрома и уж кто-то мы сегодня замордуем.
Маттиас М.: Если бы Марко и Марсель сидели бы тут, скажу тебе честно, если бы оба сейчас сидели рядом со мной, то я бы каждому такой вот пивной бутылкой так врезал бы по уху, это уж в любом случае, или бы так врезал по морде, мне всё едино. И большинство, как я слышал, если Марко и Марсель сунули бы нос в деревню… Один звонок, они прошли бы не более пяти метров от двери своего дома и сразу превратились бы в сплошное месиво. Если бы каждый из деревни нанёс бы только один удар, то это стоило бы столько же, сколько 500 моих ударов. Повториться это может в любое время. Всегда есть такие идиоты. Всегда.
Женщина из деревни: Я была всего лишь ребёнком. Сколько мне было тогда, семь лет. Когда я всё это себе сейчас представляю, 1945, марши смерти, мы же всё это видели, как заключённые концлагеря, что это за люди были, как они с ними обходились. Женщины, они были страшнее, чем мужчины надзиратели, ну да, они ходили с собаками. Собаки кусали заключённых. Они отправлялись в Равенсбрюк, не знаю, были ли они из Освенцима. Мы же всё это видели. Ну да, конечно. Они проходили мимо воды, это были, ну, это были просто лужи. Они хотели пить, но им не разрешалось. Они натравливали собак, они нападали на них, и тогда несколько человек оставалось лежать на земле. Очень многие в Потцлове беженцы, кто-то из Восточной Пруссии, ну да, кто-то из Померании, а также из Польши. Половина жителей здесь переселенцы. Каждый второй — это беженец. Они приезжали также и после воссоединения. Шёнфельды, братья, которые убили Маринуса, они приехали в 1994 г. А Шёберли, они здесь тоже чужаки, семья, которая осталась здесь недавно; приехали в 1996 г., также не стали своими.
Священник: Траурное торжество по случаю захоронения урны с прахом Маринуса Шёберля. (16)
Родился 04.09.1985 в Вольфене, скончался 12.07.2002 в Потцлове, захоронен 04.12.2002 в Герсвальде, в 13 часов. Маринус скончался от побивания каменьями бесчеловечными тварями, врагом которых были и, вероятно, далее будут язык, любовь, жизнь… Тварями смерти… Мой Бог, Мой Бог, почему ты покинул меня?
Дорогая семья Шёберль, дорогие друзья Маринуса, вопросам нет конца. Родители, сёстры и друзья тяжко упрекают себя: Почему? Почему? Почему мы мужественно не преградили путь преступникам? Вместо этого мы примирились с тем, что эти заблудшие, окончательно опустившиеся молодые «бритоголовые» смогли бесстыдно пронести и распространить по нашей общине свой ядовитый вредоносный образ мыслей (дух). И с тем, что они смогли за это пожинать рукоплескание некоторых людей, даже если это и были аплодисменты уличённого молчания. Почему никто не заметил, что в ту июльскую ночь Маринуса прогнали через всю деревню? Неужели все спали? Или все были пьяны или просто по-варварски жестокосердны?
Марсель Шёнфельд: У меня было прекрасное детство. Мы переехали в Потцлов, тогда мне было девять. Мы сначала строили жилища на ветвях деревьев и всё такое. Там наверху около коровника и ещё в направлении Цихова, внизу, там у нас тоже было кое-что… Вначале мы просто укладывали перекрытия, а потом, позже мы даже построили настоящее бунгало, из дерева. С видом на озеро в небольшом лесочке. Посредине лужка, там уже у нас было своё кострище, ну и там же мы поместили бунгало. Внутри мы выложили досками пол. Ну и потом поставили диван и кресла. Я знаю Потцлов и по прежним временам. Мой дедушка, родом из Пиннова, он был водителем тягача в сельскохозяйственном кооперативе. Он налил мне впервые шнапс, тогда мне было одиннадцать. Не смог тогда идти по прямой. Потом мы все рано или поздно начинали пить, уже с дружками. Тогда нам было по 12, 13 лет. Начинали мы с пива. Потом пошли более крепкие напитки, такие как «Голди Голдбранд», виски. Чтобы быть немножко поддатым, мне хватало пол ящика пива и бутылки «Голди» за вечер. Мы всегда закупали это в супермаркете. Единственный магазин в Потцлове. Никто ничего не говорил, если моложе 18. если у меня не было денег, брал у отца. У него было всегда достаточно. В спальной. Спальня всегда была открыта. Шнапс. В 12 у меня появились мои первые сапоги, от Марко. В сапогах ты имеешь более важный вид. Вначале они меня доконали из-за этих сапог, в начале 8 класса. Сапоги как у нациста. У других в классе были реперские вещи. И все время такие поговорочки, насрать на фашистов и всякое такое. И тогда мне всё стало западло делать в школе. Мне было 15. Я носил широкие реперские брюки, дальше все расплывчато… Если у меня были проблемы, я мог к нему обратиться. К моему брату. Он был на пару лет старше. Он всегда мне помогал. Но вдруг его не стало рядом, попал за решётку. И я остался совсем один.
Ютта Шёнфельд: Когда Марко попал за решётку, в 1999, на Марселя это тоже повлияло. Марсель же больше умел хранить всё в тайне, держать в секрете. В это время он пристрастился к наркотикам. Когда он их принимал, они становился весёлым, много смеялся и вообще. Я же думала про себя, нет, он не пьян, если ты принимаешь алкоголь, то слышно запах, но вот зрачки были сильно расширены. Я всё время боялась, что вот он лежит где-нибудь, и ни один человек не знает, где он. Я и сама не знала, где он, и…к этому прибавился страх за саму себя. У меня начались боли, никому не пожелаю такого. Лучше не становилось, и тогда я пошла к ушной врачихе: опухоль. Про себя я думала, для меня рухнул весь мир, теперь уже ничего не будет, а ведь ты ещё так много хотела сделать, да и детям ещё нужен кто-то, но теперь все в прошлом. Теперь ты вообще ничего больше не можешь, ты не можешь даже ходить одна, я не могла вообще ничего.
Марсель Шёнфельд: Когда она это сказала, про опухоль, до меня это как-то не сразу дошло. И тогда мы отправились туда, на операцию. Это была моя мать, она была совсем плоха, даже не могла пить из стакана. Могла пить только из бутылки. Но после операции её рот искривился, и всё выливалось наружу. Я был как парализованный. Я больше не мог ходить в больницу. Я … это просто было невозможно. Я хотел, но не мог с этим справиться. Что будет, если она не выживет. Я думал об этом, только об этом.
